убило. Давайте хоть у Его Святейшества того пленника заберем, может быть, что-то да вытряхнем?..

— Хорошо, — Корво морщится. Он не согласен с капитаном охраны. Он привык верить себе, а не чужим суевериям. Но повторять попытку все равно пока нельзя. И если за это время можно все проверить, разобраться, выяснить точно — конечно, это следует сделать. — И вот еще что. Позови Герарди. С сегодняшнего утра своей властью я запрещаю частным лицам появляться с оружием на расстоянии полета стрелы от Ватикана и замка Святого Ангела и в любом месте между ними. Под страхом смерти, естественно. Викарий Святого Престола, герцог Беневентский, имеет право отдать такой приказ, если речь идет об упомянутых частях города, ведь все это — владения Престола. Приказ уместен и своевременен: если покушение на зятя Его Святейшества пройдет без подобных мер, город немедленно обвинит в несостоявшемся убийстве семью Корво. После недавнего скандала с Орсини это — слишком. Люди будут сопоставлять события и делать ненужные выводы. Они их, конечно же, и так сделают — но сейчас самое время ударить по столу кулаком и пригрозить Роме оружием. Да и вооруженным посторонним — чьими слугами бы они ни были — нечего делать поблизости от дворца и замка. Сейчас достаточно просто случайной ссоры, чтобы город вспыхнул. А она ведь может быть и неслучайной.

— Да, Мигель, — вспоминает герцог. — Раз уж мы решили начать с яйца, пригласи, пожалуйста, синьора Петруччи ко мне в гости. В удобное для него время.

В удобное для него — значит, не арест.

— Будет сделано, Ваша Светлость, как только он вернется в город. Да, он уехал сегодня ночью. Заплатил страже и выехал через северные ворота.

— Принял в гостях Альфонсо и решил немедленно уехать? Прислугу уже расспросили?

— Нет, — удивляется Мигель: до сих пор сиенец был вне подозрений. Капитану не нравится все, что происходит — и особенно то, что он не успевает следить за переменой суждений своего герцога. — Немедленно расспросим. Но скорее всего, он собрался раньше. Никакой суматохи в доме не было. Скажите… — рискует Мигель, — вы ведь смотрели на этого человека, что вы увидели?

— Ничего, — морщится герцог. — Он мне очень понравился.

За дверью — еле слышный шум, несколько голосов, среди них пробивается третий: «Я не буду ждать, я от Его Святейшества со срочным делом!». Голос знаком обоим, это один из постельничих Папы. Герцог Беневентский молча кивает: пригласи. После положенных поклонов гонец, не успевший отдышаться после свары в коридоре, выпаливает:

— Его Святейшество желает видеть Его Светлость герцога Беневентского у себя во дворце незамедлительно!..

При других обстоятельствах Его Святейшество Папа мог бы напоминать — естественно, лицам достаточно непочтительным, чтобы они могли подумать о таком сравнении — птицу-филина. Над всеми совами сову. Глаза янтарные, нос крючком, брови перышками, летает бесшумно, косулю заохотит за милую душу, рыбу в ручье поймает… а меньших хищных птиц не любит — и не гоняет, а ест. А как перья встопорщит, как рявкнет — тут только замирать, вжиматься в землю. И ждать, пока минует гроза. От Его Святейшества во гневе можно спрятаться: сказаться больным, убраться с глаз долой, унести ноги подальше. В дупло, в гнездо, под корягу, под пыльный дорожный камень. Выковыривать не будет, удовлетворится страхом и беспомощностью, а потом гнев пройдет, и станет Его Святейшество обаятелен, обольстителен, красноречив и на свой лад добродушен, как крупная птица, знающая, что достаточно бровью повести и ухнуть — сразу настанут в лесу страх и почтительный трепет. Но если уж случается, что филин еще не разразился гневом так, что по всему городу зашныряли перепуганные мыши и хомяки, шурша пересказами, но уже зовет пред свои очи — лучше идти, не мешкая. Смелых Его Святейшество уважает. Детей же своих любит, хотя спорить с ним легче посторонним, тем, кому понтифик не так рьяно желает добра. У среднего сына с Его Святейшеством на почве доброхотства дело однажды зашло так далеко, что половина дома была уверена: не кончится оно добром. Однако — закончилось. Отец отступил и позволил сыну расстаться с ненавистной кардинальской мантией. И с тех пор иногда смотрел на Чезаре с некоторой опаской. Не понимал. В этот раз во взгляде опаски нет. И розового тумана пока нет. Его Святейшество — красная шапка шла ему много лучше белой и не в пример лучше соотносилась с цветом лица, — просто очень зол. И встревожен. Сына он обнимает — останавливает на середине положенного низкого поклона, поднимает, прижимает к себе. Разглядывает снизу вверх: понтифик ниже на полголовы, но куда основательнее, массивнее, солиднее. Любуется даже сейчас, через злость. И далеко не сразу начинает говорить.

— Вы уже знаете, конечно, мой любимый сын, что нынче ночью какие-то мерзавцы напали на нашего Альфонсо. И вот что вышло, когда его расспрашивали, не узнал ли он напавших — он повторял ваше имя, пока не потерял сознание. Папа замолкает, наклоняет голову, поднимает ее снова. Для тех, кто знает его — явный и ясный знак, что он не закончил говорить и пока не ждет ответа. Солнце лезет в стекла, разбивается о большие зеркала, режет на полоски наборный пол.

— Он ехал не к себе и не в замок. Вы не покидали своего дома… Лестница Святого Петра самая короткая дорога к вам. Не ждали ли вы его этой ночью?

— Я не приглашал его, а он не сообщал о том, что намерен нанести визит, — отвечает сын Его Святейшества. Только двое-трое способны различить в спокойном холодном голосе удивление, но Папа к ним не относится.

— Может быть, у вас есть объяснение, сын мой? Оно нам понадобится. Альфонсо был очень настойчив, его слышали многие. Мои медики не знают, когда он очнется, и, увы, очнется ли. Ему едва не проломили висок, а, упав, он ударился еще раз… а ранения головы — область настолько темная, что нам всем остается только возносить молитвы Богу, что мы и делаем.

— На него напали мои люди по моему приказу, — пожимает плечами младший Корво, — но я сомневаюсь, что он мог их узнать. Так что объяснения у меня нет.

Его Святейшество задыхается воздухом — очень страшное зрелище, если не знать, что с папой Александром при его характере это происходит по пять раз на дню — делает шаг назад, останавливается и — звенят в решетчатых рамах стекла:

— Да как вы посмели! Родную сестру!

— Найти ей мужа получше будет несложно.

— Чтобы вы убили и этого? Нет уж! Она любит Альфонсо, я одобрил